Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
- Нечитанным стихам! -
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.

Чуткий, тонкий, наполненный юношеской романтикой. Именно так хочется говорить о фильме открывающем миры шведской писательницы Астрид Линдгрен. Шестнадцать лет ей на экране и скучные библейские проповеди в церкви она трансформирует в игривые шутки, заурядность внешности на танцевальной площадке обращает в плясовой неподражаемый вихрь. Огненная страсть души проявленностью искр в глазах.

Её распирает изнутри счастье готовое разорвать грудь. Вырваться, оповестив округу. Зима, лесная дорога, половина десятого ночи, брат в попутчиках и останавливаясь под светом Луны, она заявляет, — мне надо покричать! Что, простите, надо? Да-да, покричать. Крик не истошен, не пуглив, он внутренним горном сильного человека, призывным рокотом едва ли не оленьего рёва. Внутренний плеск творческого опьянения захлёбом.

Помните как это звучало у К. Шахназарова в «Зимнем вечере в Гаграх» — Удар должен быть, удар! В чечётке главное — кураж. У Астрид Линдгрен кураж что надо. Есть это состояние, можешь поймать слетевшую на плечо музу — ширь дорожного тракта распахнутой колеёй пред тобой, нет — муки скомканностью листов в урну.

Удача сама идёт в руки — предложение поработать в газете, дар печатного слова — остротой ума. И тактичная взрослость, вблизи зарождающейся сексуальности, познание мужчины как любовника и осторожная неосторожность приговором расплаты. А она так неопытна, так юна. Месяц-другой и пойдёт молва. Муки отчаянного положения туманят.

Всё увиденное напомнило ленту Бу Видерберга «Цветения пора», 1995 года. Там подросток пятнадцати лет и учительница тридцати семи брошенные роком в объятия друг друга. Здесь девочка шестнадцати и мужчина с двумя браками за спиной и кучей ребятишек в постижении азбучных истин. Трогательные, наивные открытия. Робкие дверные скрипы и первая пылкость пощёчин.

В какой то момент показалось, что фильм несколько забуксовал, увяз в одной временной поре. Не двигается вперёд. В 25 лет, в 30, 35 — вехи трудов я ожидал открыть. Но увы, режиссёр оставил нас в границах 19-20 лет Астрид. Может быть это была самая сложная пора в жизни будущей писательницы? Возможно. Красок плача, автор не пожалел. Скорби и боли здесь через край. Так формировался, закаляясь характер. И именно здесь истоки душевных потоков «Малыша и Карлсона», «Пеппи Длинный чулок», «Расмус — бродяга» и др.