В мою юность в нашей школе появился один молодой рьяный мужчина с горящим взором и стал, вне учебного времени, вести у нас актёрский кружок (только этого не хватало). По одному его заданию каждому нужно было подготовить номер на сцене. И одна девочка, маленькая серенькая мышка, изобразила свои бытовые будни: как она встаёт, пьёт чай, чешет волосы, идёт куда-то (видимо, на работу), потом возвращается, пьёт чай, читает книжку, что-то я, вероятно, позабыл, не важно, и снова ложится спать. Не произнеся за всё время (а герой фильма аналогично молчун) ни слова. Я тогда не понял смысла этого представления, не понимаю этого и сейчас, не нахожу в этом ничего ни для ума, ни для сердца. Не понимаю, зачем мне показывать на экране мои монотонные неинтересные будни. Пролистываю эту бытовуху в новостной ленте, бегу от неё в мир высокого или просто в альтернативные разнообразные впечатления персонажей, может быть, подражая какое-то время после манере поведения актёра: харизматичному Билли Бобу Торнтону, скажем, в недавнем сериале «Лэндмен». А чем примечателен герой этих «Идеальных дней» Вендерса? Да, порой он разглядывает деревья, когда типичный обыватель уткнётся в телефон, но ведь делает он это будто бы механически, бездумно, как и фотографирует их. Однотипные снимки откровенно сомнительной ценности, на которые Хираяма потратил немало денег: открывает шкаф, а там — ящики этих фотографий. Читает какие-то книжки в мягких обложках, но выносит ли из них что-нибудь для себя? Это вопрос. Сцена с племянницей об одной книге, когда Хираяма не поддержал разговор, это сомнение иллюстрирует. Это невзрачный человек без цели в жизни. Патерсон, герой одноимённого, в чём-то схожего, но более претенциозного фильма Джармуша, хотя бы пробовал писать дрянные стишки. Я надеялся, что Вендерс покажет человека, который, через низменную рутину, тянется к прекрасному, созерцательному, тонкому. А он просто слушает неплохую музыку на кассетах и растит растения. Мало. Т. е. плохо, что человек упорно избегает осознания пустоты, бессмысленности своей жизни, не пытается исправиться. А у Вощёва в «Котловане» Платонова без истины тело, между прочим, слабло. Тем более Хираяма не хирург, и добросовестное надраивание общественной фаянсовой сантехники, которая и так не выглядит грязной, без интересного досуга, каких-то талантов, вообще стремлений – вряд ли стоит серьёзного рассмотрения.

Японцы – трудолюбивые муравьи, не секрет. Это вроде национальной идеи – самозабвенно вкалывать. Но мне импонируют слова художника (картины он пишет) Рэмпиона из «Контрапункта» Хаксли про индустриальную вонь и подлинную человеческую жизнь. Да, оратор в своём монологе не учёл частности, взял общо, категорически, но сказал следующее: «Корень зла — в психологии отдельного человека, значит, с неё и нужно начинать. Прежде всего нужно приучить людей жить двойной жизнью, как бы в двух отделениях. В одном отделении они будут индустриальными рабочими, в другом — человеческими существами. Идиотами и машинами — восемь часов в сутки, настоящими человеческими существами — все остальное время. Они все время живут как идиоты и машины — и в часы работы, и в часы досуга. Как идиоты и машины, но воображают при этом, что они живут как цивилизованные люди, даже как боги. Прежде всего нужно убедить их, что в рабочие часы они — идиоты и машины. Или нужно сказать: «Поскольку наша цивилизация такова, какова она есть, тебе придётся восемь часов в сутки быть чем-то средним между кретином и швейной машиной. Без сомнения, это очень неприятно. Это унизительно и гнусно. Но ничего не поделаешь, тебе придётся жить так; иначе весь наш мир рассыплется на кусочки и все мы подохнем с голоду. Делай свою работу как идиот и машина, а в часы досуга будь настоящим цельным человеком — мужчиной или женщиной. Не смешивай эти две жизни, пусть кингстоны между ними будут всегда закрыты. Настоящая жизнь — это та, когда в часы досуга ты являешься подлинным живым человеком. Не давай обманывать себя лицемерным мошенникам, твердящим о святости труда и о христианском долге, который дельцы выполняют по отношению к своим ближним: все это ложь. Твоя работа — грязное, гнусное дело, которое тебе приходится выполнять только потому, что твои предки были безумцами. Они нагромоздили груду мусора, и тебе нужно сровнять её с землёй, чтобы не задохнуться в её зловонии; тебе нужно рыть и рыть, чтобы откопать драгоценную жизнь, проклиная память маньяков, оставивших тебе в наследство эту работу. Но не старайся подбодрить себя, воображая, будто эта гнусная механическая работа благородна: она не благородна. А если ты будешь говорить и верить, что она благородна, ты унизишь своё человеческое достоинство до уровня этой грязной работы. Если ты поверишь в святость труда и в то, что дельцы выполняют свой долг, ты будешь механизированным идиотом все двадцать четыре часа в сутки. Признай, что работа грязна, зажми нос и выполняй её в течение восьми часов, а в часы досуга старайся быть настоящим человеком. Настоящим полноценным человеком. Не читателем газет, не поклонником джаза, не радиолюбителем. Капиталисты, доставляющие массам стандартные развлечения, изо всех сил стараются сделать так, чтобы ты и в часы досуга оставался тем же механизированным болваном, каким ты бываешь в часы труда. Не позволяй им это делать. Старайся быть человеком».

Золотая пальмовая за Якусё закрепилась, надо полагать, последним долгим планом, где он, перебарывая горькие слёзы, глубинную тупую боль, изо всех сил заставляет себя улыбаться. Внутренняя борьба идёт: улыбка его нестойкая, и фазы сменяют друг друга. Не знаю, не знаю... Смешанные ощущения от всего этого. При том, что главный герой мне не близок, я понимаю, что образ его не такой уж плоский и представляет существенный сегмент «потерянных» людей, людей «в футляре», задолбавшихся, пришибленных, тихо и незаметно живущих башмачкиных. Хираяма выдавливает из себя племяннице редкие слова: «Этот мир состоит из множества миров. Они вроде связаны. А на самом деле нет». Вот такой изолированный мир у одинокого главного героя. «Потом – это потом. А сейчас – это сейчас», – говорит он. Хираяма живёт сейчас. Потом – страшно. Тем более неизвестно, что, какие удары злого рока привели этого старого человека в нынешнее оглушённое состояние. Это проблематика общества, и фильм может быть полезной темой для обсуждения. Во всяком случае, между развращёнными барыгами в роскоши и этим бесцельно болтающимся в пространстве и времени, «контуженным» говночистом, с его старомодными кассетами, «Олимпусом», взращиваемыми на дому побегами, книжками, немотой, я выберу последнего. За весь фильм к нему пробиться так и не получается. Кажется, вот-вот – и снова закрывается. Неплохо, однако, сохранить туман. Побросало меня. Такое кино.

7 из 10